ВЛАДИМИР ГОРДЕЙЧЕВ - ПОЭМА "БЕССМЕРТНИК"

Без корня и полынь не растет
(Пословица)

Если скажешь Глупости,
что она глупа,
адвокатов явится
целая толпа.
Если скажешь Умному
то, что он умен,
хлынут несогласные
с четырех сторон.
"Странное явление,-
удивитесь вы.-
Этакое рвение
выше головы!
Робкого и смелого,
дробного и целого,
черного и белого
грани - таковы?
Неужели истины
праведная стать
может столь убийственно
искревленной стать?
Но в какой оказии
прями нет иной,
кроме той, что связана
с отчей стороной.
Значит, ту открытую
землю знай и чти,
где вовеки с кривдою
правду не свести.
В стороны не рыская,
с курса не сходи..."
Вот и вся присказка.
Сказка - впереди.

В домике под кленом
на краю села
бабушка Алена
с внуками жила.
Как с зарею встала,
сразу в лес идет.
Больших у старой
не было забот.
Ты о ней "гулена"
скажешь - и не прав.
Ведала Алена
свойства многих трав.
В травяной связке,
взятой над прудом,
бабушка сказки
приносила в дом.
То-то с нею малым
внукам благодать!
Станет, бывало,
травы разбирать.
Это ли не праздник,
ежели она
трав самых разных
знала имена?
Это ли не сказки?
Даром получай:
"анютины глазки",
"любка", "иван-чай".
Волшебства придумки
не узнали б вы
без "пастушьей сумки",
без "плакун-травы".
Только лес и знаючи,
бабушка в домок
приносила "заячий",
скажем, "холодок".
Тенью сливаясь
с лесополосой,
в этой травке заяц
виделся косой.
Днем, а не ночью,
в доме,- не во рву
видели воочью
внуки "сон-траву".
На цветок лиловый
глянь - и задремли,
спи, пока медовый
тянут сок шмели.
Пахли так ли пряно
по углам избы
травы для приправы,
травы для лечьбы:
от любой ломоты,
от тоски-сухоты,
от хмельной алчбы.
Было так, что в некий
непогожий день
кукишем на веке
вскакивал ячмень.
Словно "баю-баюшки",
слышал дом и двор
сочиненный бабушкой
к мази приговор:
"Кукиш-кукиш,
что себе купишь?
Купи себе топорок,
сруби себя поперек..."
Бабка знала дело,
что и говорить.
А уж как умела
кровь остановить!
Пятку растворожишь,
кровь - само собой.
Поживей приложишь
к пятке зверобой.
Окликаешь бабушку,
а она придет
и опять, как "ладушки",
песню запоет:
"Кровь-сукровица,
красная девица
на берегу сидела,
шелком шила,
шелку недостало..."
Кровь - перестала!

Ввечеру к травнице
заявился дед,
сторож при больнице,
кум ее. Сосед.
"Я к тебе - лечиться,
с просьбой непростой:
нужен сушеницы
водочный настрой.
Дай от колик зелья,
маюсь до зари..." -
"Что уж! На похмелье,
так и говори.
Сушень ли, солодка,
все тебе равно,
лишь бы только водка
покрывала дно..."
Выпил полстакана
зелья на репью,
улыбнулся пьяно:
"От желудка пью!
Так оно ведется,
как наказ дается:
перца дай - от сердца,
лук - от всех недуг..."
Встал. Поклон отвесить
в пояс захотел.
И пошел чудесить,
чуть ли не запел:
"Так оно ведется,
как веревка вьется,-
лук пригоден к бою,
также - и ко щам!.."
И, пока смеркалось,
долго раздавалось
около больницы
в стихнувшем селе:
"Летела тетеря,
вечером - не теперя,
упала в лебеду -
и теперь не найду", -
продолжал резвиться
дед навеселе:
"Каша - к молоку,
шея - к кулаку,
мох - к избе,
конь - к езде.
...И по роже знать,
что Сазоном звать!.."

Машеньки давнишняя
слышится мольба:
"Ты бы мне про вишню
рассказала, ба!"
Бабка снова светит
взглядом - весела.
Хвалит: "Что ни цветик,
то к нему - пчела.
Ну, так вот. Аленушка
шла с базара, шла,
в ведрышке на донышке
вишенье несла.
Бросила у озера
косточку - и вот:
розовое-розовое
дерево цветет!
А однажды солнышко
било из пруда.
Весь его до донышка
взяли в невода.
На откосе берега
свет истаял тот:
вот тебе и дерево
новое цветет!
А еще раз - по небу
облако плыло.
Плыть уставши, к полудню
пало за село.
Не схотело заново
в небо - из былья,-
вот тебе и самая
вишенка твоя!.."

Василек-Василий
бабушку спросил:
"Ба, а в девясиле,
правда,- девять сил?.."
Огневой лучик
тронул бабкин зрак.
"Что ж,- сказала,- внучек,
слушай коли так.
Раз на поле брани,
на засечном рву
рухнул ратник раненный
в горькую траву.
В травах распростертый,
не живой, не мертвый,
богатырь лежит,
кровь водой бежит.
Конь подняться кличет,
трижды мордой тычет,
первый раз - в десницу,
дважды - под бока...
Вороны-лисицы
в стороне пока...
В поле ворон крячет,
мать по сыну плачет.
Мама, не крушись!
Плачут с нею вместе
красных две девицы.
Розно им тужить:
до году - невесте,
три года - сестрице,
матери - всю жизнь.
Сын о доме помнит,
слезы очи полнят.
Так роса копится
в чашечках цветов...
Вороны-лисицы
думают: готов...
Парню три кукушки
знать дают с опушки,
сколь не дожил лет.
Слышит, умирая:
первая, вторая,
третья... Счету нет!
А над ним - березы,
молодые лозы..."
Тут-то бесперечь
у Алены слезы
начинали течь...

"...Где твой муж, касатка,
старая солдатка?"
"Спит в земле сырой
с первой мировой".
"Отчего же ныне
нет утехи в сыне?"
"Взят и сын-герой
мировой второй".
"Но нужна для внука
мужества наука
ныне и всегда".
Распрямилась. "Да..."
И опять речиста
сказка-поводырь,
как во поле чистом
ранен богатырь.
Панциря, поди-ко,
раскололась бронь.
Распознала пика
сердце под ребром.
"...Умирает сокол,
а над ним внакрап
травка свежим соком
каплет: "кап" да "кап".
Тем он соком смочен
весь, а потому
вдевятеро мочи
прибыло к нему.
Встал он, мой болезный,
да и как уж встал:
ворога, известно,
в клочья распластал.
Речь под небом синим,
жизнь свою сберег...
Так-то "девясилом"
травку и нарек.
Ведай, друг сердечный,
сам растешь пока:
каждое словечко -
не без корешка.
В каждом деле вскоре
сам узнаешь, свет,-
важно глянуть в корень:
глубже места нет..."

Бабушка Алена,
прямь душа моя!
Имечко для звона
не измыслил я.
Не из пены выдунул,
чтоб глаза отвесть.
Я тебя не выдумал,
ты была и есть.
Даром, что в иные
дни тебя, как мать,
может быть, Марией
Федоровной звать,
в радости, творимой
в день и час иной,
может быть,- Ариной
Родионовной.
Бабушка Алена!
В царствии твоем
светятся былины
в вырубках с быльем,
где в кустах пружинно
дыбится, как еж,
колкая ожина,
"ежевика" тож.
На кукушкин поклик
из родных низин
воскричу я: "Сколько
жить нам
лет и зим?.."
Счастья станет вволю
на земле чудес:
откукует поле,
продолжает - лес...

Есть в селе на Олыми
невысокий дом.
Там играет золами
ветер за двором.
Для бродяг завзятых
так ли здесь широк
теплый хлебный запах,
веющий с дорог.
Сколь уж лет ведется:
дома объявлюсь,-
счастья из колодца
досыта напьюсь.
Здесь особо дорог
звук родимых слов,-
тех, в которых - порох,
нежность и любовь.
В слове сколь несметных -
по народу - сил!
На холме - "бессмертник",
"стальник", "девясил".
По земле - и мерки.
Битв не ведал свет,
где бы так бессмертны
были "да" и "нет".
Между прочим, в касках
в бой пехота шла
и затем, чтоб сказка
русская жила,
чтоб и внуки были
духом не слабы:
в правде не юлили,
а уж кривду били
смертным боем бы...
Мая росной раныо
как тверды у рва
в русском разнотравье
русские слова!
Мне до спазмы в горле
то иметь в виду,
от какого корня
я свой род веду.

...Бабушка Алена!
Злой ко мне не будь:
суток, мол, гулена
не гостил - и в путь.
Не твори напраслины,
я к тебе - хорош,
ты бессмертной сказкой
на земле живешь.
Мне, когда наутро
к поезду иду,
лишь твоя наука
прыть дает в ходу:
"Сивка-бурка,
вещая каурка,
встань передо мной,
как лист перед травой!.."
И, не дрогнув бровью
от волшебных слов,
на лугу с коровьим
стадом в сто голов
сказкою в росисто
брызжущем огне
явится рысисто
парень на коне.
...Тем уж, мир, великим
ты пребудешь впредь,
что твоим "реликтам"
век не устареть.
Пусть же мчится вечно
в заревую сонь
к тальникам над речкой
горделивый конь!..
Мастью в медь, мухортый,
с замшевой губой,
он уткнется мордой
в омут голубой.
С тишиною слитый,
слушаю с гряды
сдавленные всхлипы
всосанной воды...